This site uses cookies.
Some of these cookies are essential to the operation of the site,
while others help to improve your experience by providing insights into how the site is being used.
For more information, please see the ProZ.com privacy policy.
This person has a SecurePRO™ card. Because this person is not a ProZ.com Plus subscriber, to view his or her SecurePRO™ card you must be a ProZ.com Business member or Plus subscriber.
Affiliations
This person is not affiliated with any business or Blue Board record at ProZ.com.
Services
Translation, Editing/proofreading
Expertise
Specializes in:
Tourism & Travel
Energy / Power Generation
Medical (general)
Mechanics / Mech Engineering
History
Engineering: Industrial
Education / Pedagogy
Telecom(munications)
Poetry & Literature
Art, Arts & Crafts, Painting
Rates
Portfolio
Sample translations submitted: 1
English to Russian: Dr. Fleischman was called to a blind patient in Q 319.
Source text - English Dr. Fleischman was called to a blind patient in Q 319.
He found the stairway with difficulty in the dark, clambered up to the attic, bumped into a mattress, and fell.
“Who’s there?” everybody cried out.
“Dr. Fleischmann!”
An angel with a candle came toward him: a nurse. Fleischmann looked around him, took a breath, and asked where the patient was, where should he go? But he was too late.
“Dr. Fleischmann, don’t leave. Stay with us a while!”
Everybody knows him here. Legends spring up about him. They say he doesn’t sleep. Doesn’t even lie down. That, of course, is an exaggeration. He sleeps several times a day for twenty minutes. A person has as much time as there is time. Time belongs entirely to him. Space can be limited or reduced to prison or solitary confinement, which is unpleasant, but time can be taken away only by death. As long as a person is alive, all time is his. He is rich, a millionaire, the owner of untold wealth! Fleischmann sits on a beam under a candle, drawing in a notebook, speaking his thoughts aloud. The beams and cross-beams, the slanting attic roof, small windows, people on the floor, on mattresses, transport numbers on their suitcases—he sketches it all, stitch by stitch—the whole crooked space, the people wrapped in rags. The owners of blind time don’t see themselves… Don’t remember themselves… And why fill the memory, if our reason has drained away and consciousness is empty?
“Listen,” Fleischmann addresses the blind people. “A sighted person speaks to you. A person who has an advantage over you. Yet my path to you is difficult, almost impassable. There is a barrier at the border between light and eternal darkness…
“I see you, sitting on benches of unfinished boards, made by an unprofessional carpenter. Someone who built not only these benches, but who transformed this whole attic into a lecture hall, a stage, so that poor Jews could forget, if only for a few hours, their hard fate. Here, under this roof, inhabitants once dried laundry and stored junk.
“The transports come… and the attics are settled. Everything unneeded is thrown out in the haste, barriers are taken down… The attics are filled with people. The old, the broken, the sick, the maimed… I have known here grief, illness and misery… I have seen filth, crippled and deformed limbs, naked, wrinkled bodies in the summer heat; I see the horror-filled faces of the dying, I see empty eyes, open, dry, gasping mouths… I see walls with crumbling plaster, nails on which hang wretched undergarments, striped mattresses… I see exhausted nurses and sad, despairing doctors…
“I see something else as well. I see the whole city. I see it in its former, normal aspect, with stores, offices, movie theaters, a city with women and children living in it as in any city in the world…
“Then suddenly before me appears the dead, bloodless face of the city: a city of ghosts. The residents have been moved out, everything has emptied in an instant… and the empty expanse has been filled with us…
“I see everything that you don’t see—the courtyards, workshops, workers with sad eyes. The neglected gardens. The trucks with the ill and maimed. The sorry battalions of new arrivals… The downcast people around the water spigots. The terror of the plundering of camp life… the thieves, dancing up to people’s pockets, shaking out the belongings of those unhappy marionette-like newcomers…
“Now I close my eyes and enter into your situation. You were rounded up, pushed into trains, shouted at, taken to another place, shouted at again, treated miserably. Then the voices around you change. The food, beds, the whole rhythm of the place is different.
“One must have great moral and spiritual strength to endure this change…
“I ask you, blind people, who are sheltered by your misfortune from witnessing many foul, ugly, dirty things—how, how do you manage not to lose your human dignity?”
The candle burned out. Dr. Fleischmann fell silent. He himself no longer understands what he is saying or to whom. It’s better to be quiet, not to squander words. But how then to talk with the blind? He would have tripped and fallen again if a hand had not been stretched out to him in the darkness. “Hold on to me, Dr. Fleischmann,” someone said in his ear. “Be careful here, please. Good night…” Led by his blind guide, the doctor descended to the courtyard. The air made his head spin. The moon lit his path; Fleischmann carefully walked towards it.
Translation - Russian Доктора Фляйшмана вызвали к слепому пациенту в Q-319.
В темноте доктор еле нашел лестницу, вскарабкался на чердак, споткнулся о матрац и упал.
– Кто здесь?! – воскликнули все хором.
– Доктор Фляйшман!
Навстречу ангел со свечой – нянечка. Фляйшман огляделся, перевел дух и спросил, где пациент, куда идти. Но доктор опоздал. Спешил к живому, а подоспел к регистрации акта смерти.
– Доктор Фляйшман, не уходите, побудьте с нами!
Здесь его знают все. О нем слагают легенды. Говорят, доктор не спит. Даже не ложится. Это, конечно, преувеличение. Он спит несколько раз в сутки по двадцать минут. У человека столько времени, сколько его есть вообще. Время принадлежит ему полностью. Пространство может быть ограничено и сведено до камеры-одиночки, что неприятно, в принципе, но лишь смерть может отобрать время. Пока человек жив – все время его. Он богач, миллионер, обладатель несметного богатства!
Балки, крестовины, скошенная чердачная крыша, маленькие оконца – люди на полу, на матрацах, транспортные номера на чемоданах… Петлями-стежками обрисовывает Фляйшман скособоченное пространство, лицо вполоборота – люди-свитки, запеленатые в лохмотья, – обладатели слепого времени. Они не видят себя... Не помнят себя... Да и к чему наполнять память, если прохудился наш разум и сознание пусто?
– Послушайте, – обращается он к слепым, – с вами говорит зрячий. Человек, имеющий преимущество перед вами. При этом путь мой к вам труден, почти непроходим: опущен шлагбаум на границе между светом и вечной тьмой...
Я вижу вас, сидящих на необструганных досках, которые обработаны человеком, не знакомым с плотницким ремеслом. Человеком, который соорудил не только эти скамейки, но и перестроил весь чердак в зал для докладов, в театральную сцену, с тем чтобы бедные евреи смогли хоть на несколько часов позабыть о своей несчастной судьбе. А когда-то под этой крышей сушили белье и хранили хлам другие жильцы.
...Транспорты приходят, и чердаки заселяются, все ненужное выкидывается в спешке, разбираются перегородки... Чердаки заполняются людьми. Старыми, сломленными, больными и увечными... Я вижу грязь, искалеченные, деформированные члены, обнаженные сморщенные тела в летнем зное, я вижу ужасающие лица умирающих, я вижу потухшие глаза, разверстые, высохшие, задыхающиеся рты... вижу стены с потрескавшейся штукатуркой, гвозди, на которых висит рваное исподнее, полосатые матрасы... вижу смертельно уставших медсестер и печального, отчаявшегося врача...
Но я вижу и иной город. Город в его прежнем, нормальном обличье, с магазинами, конторами, кинотеатрами, город, в котором жили семьями, как в любом городе мира...
Затем передо мной внезапно возникает мертвое бескровное лицо города, города-привидения, жителей выселили, все вмиг опустело... и нами заполнили опустевшее пространство...
Я вижу все, чего не видите вы, – дворы, цеха, рабочих с тоскливыми глазами. Понурых людей возле колонок... Заброшенные сады. Грузовики с больными и увечными. Жалкие батальоны прибывающих... Жуть лагерного шмона... – ловкие воры, пританцовывая, выворачивают карманы, перетряхивают вещи беззащитных новоприбывших...
Теперь я закрываю глаза и вхожу в вашу ситуацию. Вас взяли за руку, запихали в вагоны, на вас кричали, потом перевезли в другое место, снова кричали, с вами скверно обращались. Голоса вокруг вас меняются. Еда, постель, весь ритм дня – все другое.
Надо обладать моральной и духовной силой, чтобы справиться с такой переменой...
Я спрашиваю вас, слепые, вы, убереженные своим несчастьем от созерцания множества гнусных, уродливых, грязных вещей, – как, каким образом умудряетесь вы не потерять человеческого достоинства?!
...Догорела свеча. Умолк доктор Фляйшман. Он и сам уже не понимает, что говорит и кому... Лучше молчать, не растрачивать слов. Но как тогда говорить со слепыми? Он оступился и упал бы снова, если бы не рука, протянутая во тьме. «Держитесь за меня, доктор Фляйшман, – прозвучало у уха, – здесь осторожней, пожалуйста, спокойной ночи...» Ведомый слепым поводырем, доктор спустился во двор. Головокружительный воздух! Фляйшман осторожно двигался ему навстречу – путь освещала луна.
Portfolio